Шрифт:
Закладка:
Однако их представитель в Нью-Йорке был не такого характера. Как, впрочем, и вообще.
-
Все шло хорошо.
Это была идея моего ассистента - снять концертный фильм вместе с концертным альбомом и попросить японскую компанию вложить в него деньги.
Она пригласила молодого режиссера, чтобы тот снял фильм. Она сказала мне, что Роберт Берден одобрил кандидатуру молодого режиссера. Роберт Берден был человеком, которому я безоговорочно доверял. Он смонтировал и сохранил первый эпизод "Рыбалки с Джоном", а также клип The Lounge Lizards "Big Heart".
Если Роберт, который почти никого не уважал, доверял способностям этого парня как режиссера, значит, он был мне по душе. Но Роберт умирал от СПИДа. Он был очень болен, и я не собирался звонить ему и выяснять, действительно ли он поручился за этого молодого режиссера, которого пригласили.
Группа была в огне на протяжении всего тура. С каждым вечером мы становились все лучше и лучше.
Мы были хорошо смазаны, и звучало это потрясающе.
Нам предстояло отыграть четыре ночи в Берлине в Quartier Latin.
Ничто не могло пойти не так.
По дороге на первый концерт я поднял глаза к небу и сказал: "Спасибо. Спасибо за эту возможность".
Но оборудование было просто катастрофой. До этого у нас каждый вечер в туре было приличное оборудование, но теперь, когда звукозаписывающая компания организовывала и оплачивала его, оно, конечно, было отстойным.
Маримба была настроена на 440 герц, а вибрации - на 444. Рожки, гитара и виолончель могли решить, с кем из них быть в гармонии, но не с обоими, и поэтому мы весь вечер пытались быть в гармонии друг с другом.
Во время первой песни двухсотлетний литавр рухнул. Он скатился со своей подставки в сторону зрителей, а затем умер.
Во время следующей песни я заметил, что Брайан Кэрротт, играющий на вибрации, играет не там, где ему действительно нужно играть. Я оглянулся, а Брайан стоял и держал в руках металлическую нить серебряных клавиш вибрации с озадаченным выражением лица, пытаясь понять, как собрать эту штуку обратно. То, с чем он боролся, было таким громоздким, что напоминало детеныша металлического удава.
И все это за первые десять минут концерта.
После этого мы немного потеряли равновесие.
Часто, почти всегда, когда концерт начинался плохо, обычно из-за звука в зале, дерьмового оборудования или какого-нибудь ужаса, в который нас втравил промоутер, мы сплачивались, как один, как воины, и преодолевали все, что нас сдерживало. Мы побеждали звук в зале. Но в первую из этих четырех ночей концертов мы оказались дезомбированы и не смогли прийти в себя.
Но у нас было еще три ночи, чтобы все сделать правильно.
После выступления Майкл Блейк, другой саксофонист, подошел ко мне и пожаловался на отель, в котором жила группа. Майкл мог бы остановиться в самом шикарном отеле Берлина и все равно пришел бы ко мне и стал ныть, что унитаз скрипит, когда его смывают, и мне пришлось бы его чинить. Но в данном случае это было справедливо.
У них была группа по два человека в комнате, а в контракте было прописано, что так делать нельзя. В течение многих лет этого нельзя было делать. Но меня, кинозвезду, поселили в люксе в другом, очень красивом отеле, а музыкантов - в дерьмовом отеле, по два человека в комнате, и ванная была общей в коридоре. В ванной было разбитое окно, через которое во время душа поступал холодный свежий воздух.
Так что, закончив концерт в два часа ночи, перекусив и вернувшись в номер около четырех, я встал в семь утра, сел в такси и начал искать отель, куда можно перевезти группу. Причина, по которой мне пришлось ехать в Берлин в поисках отеля, заключалась в том, что я вроде бы помнил местонахождение последнего отеля, в котором мы останавливались в Берлине, но не мог вспомнить его название. Я нашел отель и положил свою кредитную карту на одиннадцать номеров для всех музыкантов и звукооператоров.
Затем мне нужно было найти подходящие инструменты. Я вернулся в номер и позвонил промоутерам в Цюрихе и Мюнхене, чтобы узнать, сможем ли мы взять литавры, вибрации, маримбу и барабаны с их концертов и привезти их к этому вечеру. Их оборудование было в полном порядке.
Сотрудница немецкой звукозаписывающей компании сказала мне, что те ужасные инструменты, на которых мы играли в первый вечер, были единственными возможными во всем Берлине. Хотя сейчас, когда я это пишу, я понимаю, что это не могло быть правдой. И можно подумать, что к этому моменту я уже достаточно знал, чтобы не доверять тому, что говорила мне звукозаписывающая компания.
Я перевожу группу в новый отель. А когда оборудование прибывает из Мюнхена, мне приходится устраивать еще один, незапланированный саундчек, чтобы разобраться с новым оборудованием.
Женщина из звукозаписывающей компании заходит ко мне и, видя, что я в бешенстве настраиваю саундчек, говорит, что у нее есть для меня то, что нужно. Она назначит массаж, чтобы я расслабился перед концертом.
За час до отъезда в клуб в дверь моего номера постучали.
Это мускулистый парень с длинными волосами до пояса, одетый в яркий бордовый халат.
Он странно смотрит в глаза, что, как мне кажется, позволяет ему казаться искренним, но больше похоже на то, что он пытается излучать радиацию из своего черепа в мой.
Он пахнет.
У него есть это ужасное, пахнущее хиппи масло, которое должно маскировать запах его тела, но оно этого не делает, и этот хиппи запах - как он называется? Пачули? Что бы это ни было, я его не выношу.
Он расстилает на полу циновку и велит мне раздеться. Я раздеваюсь до нижнего белья, но он говорит: "Нет, нет, ты должен снять все!"
Я мгновение колеблюсь, но потом решаюсь и снимаю боксеры.
Он снимает рубашку и оказывается отвратительно волосатым.
Затем он снимает штаны, оставляя только набедренную повязку.
И это просто чертовски странно.
Я соглашаюсь с этим. Я понятия не имею, почему я с этим соглашаюсь. Думаю, я просто слишком устала, чтобы бороться с его настойчивостью.
Но когда он начинает впиваться костяшками пальцев в мою спину, я чувствую его волосы, его жуткие гребаные волосы, на моей спине.
Я говорю голосом, который остановил бы быка:
